Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
На дровнях обновляет путь;
Его лошадка, снег почуя,
Плетется рысью как-нибудь;
Бразды пушистые взрывая,
Летит кибитка удалая;
Ямщик
сидит на облучкеВ тулупе, в красном кушаке.
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно…
На рассвете мать тряслась в почтовой бричке по размытой осенним дождем дороге. Дул сырой ветер, летели брызги грязи, а ямщик,
сидя на облучке вполоборота к ней, задумчиво и гнусаво жаловался...
Его мамаша, Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию; и теперь мальчик, не понимая, куда и зачем он едет,
сидел на облучке рядом с Дениской, держался за его локоть, чтоб не свалиться, и подпрыгивал, как чайник на конфорке.
Пусто было на улицах и площадях; лишь изредка мелькал курьер,
сидя на облучке закрытой кибитки; по временам шныряли подозрительные лица или гремели мерным звуком цепи и раздавалась заунывная песнь колодников: «Будьте жалостливы, милостивы, до нас, до бедных невольников, заключенных, Христа ради!» На всем пути наших цыган встретили они один экипаж: это был рыдван, облупленный временем; его тащили четыре клячи веревочными постромками, а на запятках стояли три высокие лакея в порыжелых сапогах, в шубах из красной собаки и с полинялыми гербовыми тесьмами; из колымаги же проглядывал какой-то господин в бархатной шубе с золотыми кистями, причесанный а la pigeon.
В воздухе было мягко, снег чуть таял. Юрка
сидел на облучке груженых саней. Торчал из сена оранжевый угол сундука, обитого жестью, самовар блестел, звенели противни и чугуны. Юрка глубоко задумался. Вдруг услышал сбоку...
Неточные совпадения
На облучке подле него
сидела Марья Павловна.
Иные горланили — так, что ни попало; один свистал очень пронзительно и чисто, другой ругался;
на облучке сидел какой-то великан в полушубке и правил.
Баба
сидела на туго набитом мешке, а мужик
на облучке, свесив сбоку ноги в сторону Степана Трофимовича.
На облучке торчал, упираясь искоса ногами в валёк, седой мужичок в дырявом армяке и то и дело подергивал веревочными вожжами и помахивал кнутиком; а в самой кибитке
сидел,
на тощем чемодане, человек высокого роста, в фуражке и старом запыленном плаще.
А в воскресенье происходило следующее. Шел уже третий час ночи; накрапывал дождь. В глухом малоезжем переулке с двумя колеями вместо дороги стояла запряженная телега, и двое ожидали Сашу: один, Колесников, беспокойно топтался около забора, другой, еле видимый в темноте,
сидел согнувшись
на облучке и, казалось, дремал. Но вдруг также забеспокоился и певучим, молодым душевным тенорком спросил...
Случайно и я попал с ним рядом
на облучок. В наших санях
сидели Камилла и Юльца, а
на тройке Буйницкого, управляемой им самим,
сидела его жена с сестрою и
на козлах Бедер.
Проехав еще версты две, Антон увидел длинную, бесконечную фуру с высоким верхом, покрытым войлоком;
на передке
сидел, нахохлившись, седой сутуловатый старик и правил изнуренною, едва переводившею дух тройкою; подле него
на палке, воткнутой в
облучок, развевался по воздуху пышный пучок ковыля.
Добравшись до стены, в широкую щель между осевшими бревнами я увидел
на дворе Спирьки такую картину: Гаврила Иванович лежал в нашем коробке, закинув ноги
на облучок, а
на облучке, скорчившись,
сидел Метелкин.
Мне холодно было высунуть шею из-за воротника, чтобы посмотреть, как он это делал. Я
сидел прямо, глядя
на пристяжную, которая, отставив ногу, болезненно, устало помахивала подвязанным и занесенным снегом хвостом. Толчок, который дал Игнат санями, вскочив
на облучок, разбудил меня.
В ней
сидел один ямщик
на облучке и бойко покрикивал.
Одно, что я видел ясно, — это были мои сани, лошади, ямщик и три тройки, ехавшие впереди: первая — курьерская, в которой все так же
на облучке сидел один ямщик и гнал крупной рысью; вторая, в которой, бросив вожжи и сделав себе из армяка затишку,
сидели двое и не переставая курили трубочку, что видно было по искрам, блестевшим оттуда; и третья, в которой никого не видно было и, предположительно, ямщик спал в середине.
Утром Виктор Петрович Горский,
сидя на первой парте, «
на облучке», по выражению Боба, пояснил разницу между красивым и прекрасным в предмете эстетики. Он сам увлекался, цитируя гомеровские стихи и декламируя битву под Троей. И мы перенеслись следом за ним под вечно синее небо Эллады,
на родину неземной, безбрежной красоты.
— Видите, — шептал он, указывая пальцем, — впереди двое,
на облучке один, и она… ее белый платок… посередине
сидит… между этими…
На облучке саней
сидел подвыпивший мужик. Из саней торчали красные обрубки ног трех овечьих туш и одной свиной. Мужик, смеясь, рассказывал...